Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Грибов где взять?!

– Провокатор! – крикнули. – Провокатор он! Не слушайте, люди!

– Стойте! – Артем махнул рукой, но тут изнутри толпы плюнулись в него свинцом.

От того, что махал, отшатнулся от пули в сердце. Попала она в плечо – снова левое. Толкнула Артема, сбила с мысли, опрокинула навзничь в толпу. И та, как только он замолчал, все сразу забыла.

– Грибоооооов! – завопил кто-то тоненько.

– ГРИБООООООВ! – застонал народ.

Летяга смог Артема вытащить, выровнять, накрыть собой – за секунду до того, как толпа пошла.

– Последний раз! – рявкнул Свинолуп, но задние ряды его и не слышали, и не видели.

Краем глаза увидел через пленку, как Свинолуп хлопает пулеметчика по плечу, а сам бежит вверх по лестнице, на балкон, прочь со станции. Ему нужно было дальше работать, делать важные дела, ему гибнуть было непозволительно. Он ушел, началось без него.

– Пустиииии! – сказала толпа пулеметчикам.

Летяга потащил Артема против людей – дальше от ограждений, дальше от стволов, греб изо всех своих медвежьих сил, а потоком их обратно притягивало, чтобы насадить на шипы, на вызревающие пули.

– Аааагонь!

Громыхнул пулемет, развернул жужжащие строки веером, скосил первый ряд. Артемовыми пулями скосил.

– Помилуй! – завизжал кто-то. – Помилуй, господи!

– Помилуй нас, господи! – застонал еще другой, женщина.

– Умрем тут! Помилуй!

– Там! Наверх! Уходите! Наверх! Не надо умирать! На свободу идите! – кричал им Артем, но тонул в разошедшемся, как электричество мгновенно – «Помилуй!»

И с этим плачем все тысячи надвинулись на ограждения, на пулемет.

– Помиииилуууууй господи!

Их не учили такому, поэтому каждый со своей музыкой говорил эти два слова. Жуткий от этого получился хор, нездешний, неземной. Задергали зажатыми внизу руками, чтобы покреститься, но достать их оттуда, снизу, не смогли. И пошли вперед безрукие, наступая на тех, кого выкосило, ничему у них не учась.

– Помиииииилуууууууууй! – завопил Леха, хватаясь за своего Христа.

Первые упали, вторые стали мягкими щитами для третьих. Артем с Летягой и Леха с Савелием – хотели назад, от пулеметов, а толпа все равно хотела вперед, потому что сзади для себя не видела ничего.

Артем и сам был безрукий, и не мог толпу остановить больше никак.

Заголосили сверху автоматы по головам, стали мякнуть тут и там люди, но в давке больше не могли упасть, и оставались стоять на ногах, даже умерев. Смерти тут никто не испугался. Может, им и хотелось на заклание уже, чтобы хоть куда-нибудь деть надоевшую жизнь и наконец успокоиться. Только пели «Помилуй» и все равно шли на лестницу, наверх, на тот верх, который понимали, – и на пули.

Пока меняли магазин в пулемете – секунды – сто рук уже схватились за ограду и разняли ее на части. Через мгновенье пулеметчику выдавили глаза, командира расчета разорвали, задушили остальных, и поползли, живые и мертвые вместе, наверх, лавой из вулкана. Не стали даже у утопших отбирать оружие, не до того было.

Полетели вниз с лестницы, с балюстрады автоматчики, беззвучно и согласно. Артем шел назад, в туннель, к люку, но все равно поднимался вместе со всеми по лестнице на балконы; уносило к переходу на Ганзу.

Красноармейцы, до кого еще не докатился народ, стали отступать, и уже просили заранее у толпы прощения, но слишком тихо кричали, поэтому их убивали все равно. Савелий выскользнул и канул, и больше никогда не всплыл. И еще сотни из тысяч, а может уже и тысячи из тысяч – пропали.

Задергал кто-то Артема за рукав.

Обернулся – женщина. Худая, синюшная.

– Парень! Парень! Не могу! Сына задавят! – закричала она ему. – Давят! На руки возьми! Подними! Задавят! Не могу сама!

Он поглядел вниз – увидел мальчишку лет шести, белобрысого, с размазанной под носом кровавой соплей. И еле успел выдернуть его к себе, вверх.

– Ладно! Его куда? Ты кто? Как зовут?

– Коля.

– А меня Артем.

Коля Артема обнял за шею сначала, чтобы не соскальзывать, но давило – смог перехватиться и забраться на шею. Колина мать взяла его за руку. Подержалась – и выпустила. Артем дернулся – где? Она стоит, зажатая толпой, упасть не может; а голова свесилась, пробитая.

– Туда! Туда! – кричал с плеч маленький Коля, не заметив еще, что мать убили.

Впереди шел Летяга – здоровый, несгибаемый. За ним Артем с Колей. Леха к своему распятию прибился, и на нем, как на отломанной корабельной мачте, молясь единственным известным словом, выгребал. Как-то они сумели склеиться, и так их вело к ганзейской границе.

– Мам! Ма-ма! Ты где? – вспомнил мальчишка; но там, где он ее оставил, уже ничего не было.

Всех красных смяло и стоптало. Появились из темноты переходов флаги – белое поле, коричневый круг.

– Наверх, – просил у людей Артем. – Не сюда. Наверх.

– Мам! Маааааааааааа!

Он попытался слезть, спрыгнуть в жернова, чтобы оттуда вытащить мамку свою. Но Артем поймал: растопчут в секунду.

Подумалось такое: он этого мальчика не может теперь бросить. Он должен его взять себе. На сколько ему жизни хватит – на столько и взять. А как растить? Вдруг представил себе: он вернулся к Ане и у них этот пацан, которого Артем сейчас за лодыжки держит. И живут они все вместе… В Полисе? На ВДНХ? Захотелось туда, в такую жизнь – на минутку, посмотреть.

Загорелись над укреплениями прожектора, постарались народ ослепить. Но народ и вслепую знал, куда идти.

– Грибоооооооооов!

– Государственная граница! – крикнули им. – Федерация станций! Кольцевой линии! Откроем огонь! На поражение!

– Помиииииилууууууууй!

И все: напрасно они все выжили там, на лестнице.

Спустил мальчишку с плеч, взял на руки – чтобы не сняло поверх голов его пулями. Он вырывался. И Артем думал: черт, а ведь ответственность какая – сейчас его с собой таскать везде.

А Сухой как… Как Сухой Артема – взял вот и таскал всю жизнь, так же вот, случайно подобранного. Он – смог. А Артем – сможет?

Тактактактактактактактактак! – застрекотало.

Повалились первые, самые храбрые, упали вторые, отчаянные, но сзади все перли и перли – третьи, четвертые, сотые, двухсотые. Артем спиной вперед повернулся, чтобы Колю закрыть.

– Мама, – сказал Коля.

– Тише, – попросил Артем.

Прошли мимо заплутавшего мертвеца в черной балаклаве.

Страшно на себя брать ответственность за другого, тем более шестилетнего. На всю жизнь с ним себя связывать… Это как?